Учить чужой язык лучше всего, читая на нем книги. Однажды я отправилась в сельскую библиотеку и выбрала там тоненькую книжечку новелл «Мед и деготь», автор Маргит Халас. Тоненькую, потому что читать по-венгерски мне было еще тяжело. А почему именно эту? Ну, сначала-то я отправилась к полке на «х» – к моим любимым – Хемингуэй, Хейли. Но они были какими-то уж слишком толстенькими для начинающего… И тут я заметила Халас в подходящем объеме. Должно быть, привлекло слово «мед», было в нем что-то родное, близкое, ведь наш семейный бизнес связан с медом. Но вот как раз про мед рассказ не впечатлил. Должно быть, мешали личные впечатления о пчелках. Особенно же понравилась одна новелла, о Марио. Мелодраматический, чисто женский сюжет. Прочитала – прослезилась…
А главное, все поняла, не смотря, что по-венгерски. И тут я узнала, что автор книги родом из нашей деревни, а теперь живет в Будапеште, учительница венгерского языка. Мы с мужем разыскали ее и пригласили к нам. Устроили тусовку с русскими шашлыками и венгерским вином, разговаривали о том, о сем и, конечно же, о судьбе ее книг. Я спросила ее, можно ли перевести ее новеллу. Так родился мой скромный перевод на русский. Маргит рассказала, что сюжетом этой новеллы заинтересовался Франко Неро и предложил свое участие в постановке фильма. Фильма я не видела, но где-то прочитала, что ему присвоена категория «самого плохого фильма года». Надо будет посмотреть… Вот что я разыскала о нем в русском интернете: Название – «Márió, a varázsló» («Волшебник Марио», не путать с «Марио и волшебник»), премьера – 2008 год,режиссер – Тамаш Алмаши, сценарий - Тамаш Алмаши, Маргит Халас, продюсер – Габор Гарами, Франко Неро, оператор – Георгий Бек, Роли – Юлия Ньяко, Аттила Эдьед, Франко Неро. Кое-где Аттилу Эдьеда переврали в Эгьеда, ну ничего, они ж не виноваты, что еще не учили венгерского, а в венгерском свои, исключительные правила венгерско-русской практической транскрипции. (Смотри Р. С. Гиляревский, Б. А. Старостин – "Иностранные имена и названия в русском тексте")
"В "Чао" меня кое-что осенило", - рассказывала мне Вера, уже будучи седой. "Что?" - спросила я, не смея взглянуть ей в глаза. "Я поняла, какая я женщина", - ответила она, цинично подчеркнув "женщину". "Какая?" - спросила я снова. "Такая, - ответила она, разглядывая свои заношенные тапки, - которой всегда надо было ходить в новых туфлях".
КУДЕСНИК МАРИО
Термометр показывал тридцать восемь градусов в тени, когда Жерардо, коренастый итальянец с волнистыми волосами, вплыл в деревню на "Ланчии" цвета металлик. Дети, возившиеся рядом с корчмой "Лягушка" в зарослях тростника, как только обнаружили стоявшего на приколе перед корчмой железного зверя, немедленно налетели туда со всех сторон. Седеющий, очкастый незнакомец вытворял в корчме безобразные вещи - будучи особой мужского пола, он заказал воды. "Попросту два стакана", - ошеломленно рассказывал корчмарь. "Мой, Жерардо, - показал он на один стакан, - Тина", - подмигнул он на другой. Присутствующую в корчме публику подняло с места желание поглазеть на воображаемую женщину. Пошатываясь под тяжестью винных возлияний, все последовали за Жерардо, лавирующим среди столиков, с полным стаканом воды.
Она сидела на переднем сиденье. На ухоженном, мускулистом теле блестели лучи утреннего солнца. От сильной скуки она покусывала подголовник и тяжело дышала, свесив язык, с которого капала слюна. Время от времени она оскаливала зубы на дразнивших ее детей. При том, что это была легавая собака, она на диво элегантно стала пить из стакана, уронив на руку хозяина лишь несколько капель. "Приятель, твою скотину скроили из чертовски красивой кожи", - похлопал Жерардо по плечу один из завсегдатаев. "А, чертова аква", - невпопад закивал головой Жерардо.
Из корчмы он направился к сельскому голове, оттуда - на один из пустующих участков на главной улице. И вот, уже спустя два дня, грохочущие грузовики доставили туда строительный материал. Шутки ради грузчики сложили яркие красные блоки в форме пирамиды. Целую неделю всех селян распирало от гордости, что их забытая Богом деревня станет эпицентром событий, более того, если все пойдет хорошо, то стройка может стать частью мирового культурного наследия. В "Лягушке" только и разговоров было, что об очкастом "фараоне". Некоторые решительно утверждали, что было в нем что-то необычное: "И не моргнет никогда, уставится на тебя, как... как... как..." - "Как Бог какой-то", - ошарашил корчмарь. "А как же, был бы он Богом, тогда бы пил бочковое вино, а не воду", - прозвучал пропитый голос из-за игральных автоматов. Через неделю Жерардо появился снова. Вместе с разрушенной пирамидой развеялись и все фантазии. За пару дней были вытянуты стены обувной фабрики, а уже осенью на ней начали работать сорок мужчин и сорок женщин.
Наши иллюзии осели в реальность, а "фараон" превратился в чудака-итальянца. Благодаря Жерардо, я поняла, что глупость может быть завидным качеством, недосягаемой экстравагантностью, которая присуща только действительно значительным особам. По-моему, многие жители нашей деревни в это время сделались немножко дураками. И это еще слабо сказано.
Жерардо особенно не церемонился с людьми. Как в Индии или в Англии, за четыре месяца склепал фабрику. Работы начались в сентябре, а уже в конце октября на фабрике смогли остаться только те, кто работал, как угорелый. "Можешь идти домой, больше не надо", - с улыбкой говорил он, если был кем-то недоволен. "Играет с нами в доброго дядюшку, - поделилась одна из деревенских, - слава Богу, со мной тоже".
В ноябре Жерардо назначил двоих руководителей, и с декабря все заработало полным ходом. Каждые две недели грузовиками отправляли домой, в Италию, заготовки верха обуви. "У вас получается лучше, чем у индийских женщин, - говаривал он работницам, - avanti, avanti, avanti1", - и радостно хлопал в ладоши. В декабре он появлялся уже только затем, чтобы обворожить женщин своим заливистым хохотом и шепнуть мимоходом кому-нибудь на ухо: "Tempo, tempo, tempo2".
У восьмидесяти тачальщиков, как их называли в деревне, образовался новый стиль жизни - ни суббот, ни праздников, работа днем и ночью. За шестнадцать тысяч форинтов в месяц. Да за улыбку Жерардо. Точнее, за самого Жерардо, который стал не просто именем, не просто человеком, достойным обожания, а, скорее, знаменовал собой образовавшийся теперь порядок, место, куда можно было отправиться каждое утро в полшестого. "Лучшего и желать нельзя", - восторгалась одна из работниц.
Веру Гуйашне, управляющую женским составом фабрики, Бог наградил сплошь большими вещами - большой грудью, большими бедрами, большой шевелюрой светло-рыжего цвета и мужем, таким большим чурбаном, про которого сказал один парень в корчме, что запросто получилась бы из него целая столовая гарнитура. "И еще маленький стульчик", - тихо добавил корчмарь. Вера двадцать лет сидела дома по уходу за детьми, домработницей. Стирала, варила, убирала. "Да уж, эта ее уборка, - смеялась соседка, когда я расспрашивала ее о Вере, - столько значила, как мертвому поцелуй. Вечно придумывала какую-нибудь ерунду, которой потом занималась до одурения".
Первой такой глупостью было плетение тапочек. Вера нарезала полосы из молочных пакетов, и спустя какое-то время из-под ее рук выходили благовидные тапки разных размеров. Но когда на смену пакетам пришла твердая упаковка, и жители деревни стали хромать из-за кровавых волдырей от ее продукции, она сочла за лучшее забыть про это занятие. Затем последовали авоськи из искусственного шпагата. Три цвета, три размера. Полно на выбор. Но рынок скоро насытился, пришлось прекратить. Много-много лет спустя, во время осенней вспашки, плуг вывернул из земли красную авоську, на ней не было видно никаких оставленных следов от прошедших двадцати пяти лет. "Вера, Вера, - сказал тракторист, - жаль, что тебя не сделали из этого шпагата..." Потом забросила авоськи, расписывала тарелки, плела стулья из рогожи.
От известия про обувную фабрику у нее началось сердцебиение. Вышвырнув остатки рогожи вместе с недоделанной табуреткой в свинарник, она оделась и оседлала свой допотопный велосипед "Ностальгия". Крутила лихорадочно педали, ни разу не останавливаясь, до главной улицы, но не нашла Жерардо на месте. Заглянула в "Чао", сельский бутик секондхендовской итальянской обуви. В эти мгновенья, когда она брала в руки всех этих полустоптанных, затасканных "Лаур Россо", неоднократно расклеивавшихся "Андрей Камерини", "Афродит" с надтреснутыми каблуками, у нее замирало дыхание, выступали слезы и испарина, вся она трепетала. В ее представлении ясно возникали в первозданном виде все эти сваленные теперь в кучу туфли, а также те женщины, что их износили. Решительные женщины с самоуверенной походкой! Блистательные "Россо", "Камерини" для первого бала, нарядные "Афродиты" все сильнее занимали ее воображение.
"В "Чао" меня кое-что осенило", - рассказывала мне Вера, уже будучи седой. "Что?" - спросила я, не смея взглянуть ей в глаза. "Я поняла, какая я женщина", - ответила она, цинично подчеркнув "женщину". "Какая?" - спросила я снова. "Такая, - ответила она, разглядывая свои заношенные тапки, - которой всегда надо было ходить в новых туфлях". Я промолчала, подумав, что признание такого рода мог сделать только тот, кому осталось уже совсем немного...
Гуйяш, муж Веры, работал на строительстве дорог. Когда кто-нибудь спрашивал его, чем он занимается, он отвечал: "Я работаю при машинах". На самом же деле он обслуживал аппарат для варки гудрона. Однажды, будучи полупьяным, он угодил руками в горячую смолу, - заново пришлось делать ему ладони. Кожа вдоль швов сделалась буграми. "Теперь руки стали как из пластмассы", - жаловалась Вера, - не говоря уже о кошмарном дегтярном запахе. Нет на свете такого шампуня, которым можно было бы его отмыть. Но я привыкла. Сначала ждала, чтобы выросли сыновья. Потом..." – "Потом?" - спросила я. "Потом, хотела выгнать". - Но Бог распорядился по-другому.
Чудаковатый Жерардо не нуждался в женской помощи. Сам себе стирал, сам себе варил, жил со своей собакой, а фабрика была ему семьей. Ни языковые, ни прочие препятствия его не занимали. "А, pikkola familia - мое маленькое семейство", - приветствовал он всех, бывая на фабрике. Но не всегда ему везло с венгерским. Если сразу не попадалось на язык нужное слово, он продолжал по-итальянски, коверкая и путая оба языка. Не раз пытался он освоить этот непростой язык, да все не получалось, совсем как у тех американских мадьяров с английским. Утром желал buon giorno3, тут же добавляя: "lavoralni, lavoralni, lavoralni4". Даже с самыми пожилыми женщинами он был на "ты", любую мог приобнять или погладить. Но ревности это в женском цеху не вызывало. "Не было в этих объятьях ни соли, ни перцу, так все, походя", - смеялась одна из работниц.
Жерардо называл Веру Чичоттой, имя это приклеилось к ней, как муха к липучке. Смущаясь, поискала она в словаре, да нашла только chicco, что значило виноградина, кофейное или рисовое зернышко. "Ну, ладно, - вздохнула она, - пусть, все еда какая-то, а не насмешливое прозвище".
В свое время и в нашу деревню пришло Рождество. Джери - как все называли между собой Жерардо - подарил всем мужчинам туфли с украшением из вышитых желудей ручной работы, а женщинам - шёлковые шарфы. Во время вручения подарков двум женщинам сделалось нехорошо. У одной выступили красные пятна на ладонях, другая потеряла сознание, увезли в больницу. "А, будет беби", - тыкал ей в живот Жерардо. Между тем, спустя девять месяцев у нее появился не ребёнок, а неизлечимая опухоль.
Несмотря на все эти непредвиденные неприятности, запланированная в помещении склада попойка все же состоялась. Более того! Сам Жерардо жарил поросенка, поливая его шампанским, и варил метровые спагетти. Музыку обеспечивал оркестр из двух составляющих: визжащий синтезатор и престарелый певец с сомиными усами. В его исполнении прозвучала композиция "Любовь такая, как цветок", которая была в фаворе в деревне на протяжении последних двадцати лет. Ее впитали с молоком матери и полюбили вместе с "Красной шапочкой и волком". Поедание спагетти прошло скандально весело: тянули, отдирали, наматывали, вдвоем хватались за одну и ту же макаронину. "У нас в Италии, чем длиннее..." - Жерардо замахал руками, так как рот его был набит. "...тем лучше", - визжа закончили бабы.
Ну, а когда он запел "Адзуро", даже оконные вентиляторы задрожали. "Оркестр" подхватил ритм и вступил, свободно варьируя. Три раза орали песню на обоих языках. Затем пошла "Марина", тут уж вся компания отправилась плясать хоровод, обнявшись и напевая. На "Лашате ми кантаре" настала тишина. Жерардо, подобно заигранной пластинке, шесть раз начинал вступление, но каждый раз слезы сдавливали ему горло, и голос у него прерывался. Он сдерживал рыдания подобно тем женщинам, которые потом возбужденно и в подробностях рассказывали мне о той вечеринке.
Теперь-то я уже знаю, что всхлипывал Жерардо, скорее всего, не от сентиментальности, а от угрызений совести. Наивные тачальщицы обеими руками рассыпали на него свою любовь, а он им даже не признался, что этот ужин здесь для него последний. Все производство остановилось на две недели. Обожаемую персону видели снова три дня в январе. Этого времени оказалось достаточно для того, чтобы передать цех преемнику, Марио.
Второго января в цеховой вентилятор попал воробей. Его разорвало лопастями на куски и забросило в кабинет Жерардо. Эти вентиляторы с недавних пор красовались на окнах фабрики - синие, желтые, красные, зеленые. Дважды по десять окон, дважды по десять вентиляторов, итого - двадцать. Вентиляторы нужны были для того, точнее для того нужны были даже не вентиляторы, а очистные сооружения, - чтобы удалять ядовитые испарения от обувного клея. После повторного предупреждения Жерардо, наконец, установил эти розочки пастельного цвета, привезенные из Италии, чем и обворожил всех, даже воробьёв. Вот так и случилось, что в это время попал туда несчастный воробей.
В тот же день и в то же время Вера, направляясь к Жерардо, почувствовала в коридоре незнакомый запах. Как будто бы в лесу после дождя запахли промокшие листья и кора, вперемешку с запахом свежескошенного сена. "Помню, - рассказывала она, - я от неожиданности даже наткнулась на стеллаж, поцарапала руку до крови".
Без стука открыла она дверь в контору. В помещении был один единственный стул, два других, что стояли здесь раньше, пришлось забрать в мужской цех. На этом единственном стуле лицом к двери сидел незнакомый мужчина. Чёрные волосы, лицо траурно обрамляла подстриженная угловатая бородка. Когда он встал, чтобы поздороваться с Верой, выяснилось, что он на добрых две головы выше Жерардо. На руках были надеты перчатки, дело было зимою. Когда он сделал несколько шагов навстречу Вере, она увидела, что он заметно хромает на левую ногу. "Я - Марио, а ты - Веро", - сказал он. Жерардо объяснил Вере, что vero по-итальянски значит "правда". Вера и Марио уставились друг на друга, а в это время, вентилятор швырял на них кровавые ошметки воробья. На белую водолазку Марио брызнула грязная кровь, на плечо полетело вырванное с мясом крыло. Какие-то кишки и безымянные внутренности упали на стол, Вера быстро стерла их локтем, добавив: "Сюда бы кошку, она все тут приберет, пойду поищу кошку".
Когда в женском цеху узнали от Веры о том, что Жерардо уезжает, плакали, как на похоронах бессменного деревенского головы, о котором никто и предположить не мог, что однажды он вдруг уйдет безвозвратно, пусть даже и в девяностодвухлетнем возрасте. Одна за другой женщины попадали в истеричное состояние, и рыдали, требуя Жерардо. И Жерардо явился. Как защитный щит, подталкивая перед собой Марио. "А вот и Джери, а это мой преемник, Марио", - промямлил он. Бабы молча уставились на высокого, бородатого молодого мужчину, чей запах, как наводнение, захлестнул цех вплоть до самых дальних уголков.
"Спорить готова, что я видела его по телевизору, в цирковом выступлении. Он одну женщину превратил во льва, и звали его Марио", - прошептала Вере на ухо одна из женщин.
Уже на следующий день все привыкли к тому, что он "волшебник" Марио.
"Прирожденный кудесник, - думала Вера, - и воробья он приворожил в вентилятор".
В тот вечер Вера Гуйашне варить не стала. "Пусть варит тот, кто голоден, а я есть не хочу", - заявила она своему мужу. Гуйаш не расслышал Веру из-за петухов, которые наперебой кукарекали во дворе. "Что, что?" - переспросил он, но Вера не ответила. Она упала навзничь на диван, закрыла глаза, и в ее воображении стали проплывать туфли из бутика "Чао". Она начала думать о Марио, хотела видеть Марио, мечтала вдыхать запах Марио. Затем перед ней замелькали вентиляторы, подобные ярким розочкам, с них нескончаемо сыпались лепестки на Марио.
"Теперь здесь, кроме меня, никто не будет кукарекать. Никто, понятно?" - орал Гуйаш в дверях. Вера вздрогнула. Гуйаш размахивал руками, в них болтались петухи со свернутыми шеями. "И вид у него при этом был такой жалкий, - рассказывала потом Вера, - как у выросшего ребенка, который нашел сразу две игрушки, да уже не знает, что с ними делать".
Недостроенная вилла, которую снимал, а позже, по слухам, выкупил Жерардо, по наследству перешла к Марио. Вера подрядилась варить, стирать, убирать у него. Раз в неделю, закончив все дела на заводе, она садилась на свою "Ностальгию" и направлялась к вилле.
Сначала варила ужин, потом принималась за уборку. Стиральной машиной она не пользовалась, не умела с ней обращаться. Одежду Марио она стирала руками. На его вещах даже после полоскания в трех водах все еще чувствовался тот запах леса, который обворожил Веру в цеховом коридоре. У нее был свой ключ от виллы. Она расхаживала там, как полненькая и полноправная королева. Повсюду был у нее доступ, только комната Марио всегда была заперта. Однажды она заглянула в замочную скважину. Рассмотреть смогла только протез, прислоненный к кровати.
...И в этот раз, вернувшись домой, вместо приветствия Вера сказала мужу, который точил топорик: "Опять его не было дома." - "Теперь такой, как бритва, все разрубит", - поприветствовал ее в ответ Гуйаш.
В январе достигли рекордного производства, переплюнули непобедимую индийскую фабрику. Теперь надо было вывозить продукцию каждые десять дней. Сердобольные женщины жалели Жерардо: "Так уж ли выгодны ему эти частые перевозки?"
Чем добился Марио рекорда? Уж не убеждениями, это точно. Он едва произнес за все время пару слов. Наверное, стеснялся, что не умеет правильно говорить. Когда начиналась работа, он появлялся в дверях в костюме и чёрной водолазке, принося с собой свой проклятый аромат, который был одновременно и свежим, и мягким, и диким, и сладким, и горьким. Кроме запаха, он одурманивал и другим, ну просто диктуя ошалелый темп. Взглядом. Куда там было Жерардо с его обычными карими глазами до этих чёрных глаз ночного хищника!
"Спасибо, - говорил он вместо доброго утра, - спасибо", - и просто смотрел. "Когда он вот так смотрит мне в глаза, я начинаю работать в два раза быстрее", - призналась одна из подруг Вере. "Клянусь, - вспоминала другая позже, - он нас просто гипнотизировал".
Уже сейчас, много-много лет спустя, можно только гадать, на чем могла основываться Верина бесшабашная восторженность? С трудом верится, чтобы Марио когда-либо что-нибудь ей обещал. Не тот это был тип, не пустослов.
Действительно, нам остается только гадать, потому что факты часто кажутся незначительнее, а признания серьезнее, по сравнению с действительностью. Фактом было то, что Вера и дальше преданно ходила на виллу "Негра", как в деревне называли резиденцию Марио. Марио после работы, как обычно, исчезал и приходил домой только поздно вечером. По словам соседей, света у него не было видно, но, несмотря на это, утром он все же выходил из дому.
Однажды вечером Марио пригласил Веру на ужин, а если точнее, то попросил её дождаться, пока он придет домой. Вера дождалась, сели есть. Марио почти не говорил, только все смотрел, смотрел. По его взглядам Вера угадывала, какую приправу он хотел к еде. "Волшебник, - думала Вера, - настоящий волшебник".
После ужина Марио проводил ее, тогда многие видели, как он поцеловал Вере руку. "А, bicicletta5", - сказал Марио после долгой паузы, показывая на Верин велосипед. "Это bicikli6", - поправила Вера, смутившись. А смутилась она оттого, что по сравнению с "бициклеттой", ее "бицикли" прозвучало совсем по-простецки. Ей показалось, что поцелуй руки и кручение педалями не вяжутся друг с другом. Она не стала садиться на велосипед, просто толкала его рядом с собой. "А руки целуют таким женщинам, чья изношенная обувь оседает в "Чао", - подумала Вера и оглянулась назад. "Черт с ним, с этим велосипедом", - в конце концов, решила она и взобралась на сиденье. Вера завертела педалями, вперившись взглядом в грязный, слякотный кювет. Марио следил за ней из окна, пока Верина фигура не исчезла среди голых деревьев.
"Да не было между ними ничегошеньки, кроме любви", - вспоминала одна из фабричных, когда я поинтересовалась, какие, все-таки, доказательства есть у этой истории. Вера потеряла аппетит, Марио же каждое утро выговаривал: "Вера", единственное женское имя, которое он выучил. Вот только и всего, что можно сказать об этой любви.
- Конечно, наши имена не шли ненаглядному Марио на ум, лишь Вера, Вера, Вера. И Вера бежала, как только слышала свое имя. Вся она светилась радостью до последней пуговицы, дополнительно пришитой к рабочему халату самого большого размера, в попытках устройнить фигуру. В офисе Марио вычерчивал на листе розовой бумаги рабочий план, держа карандаш между указательным и средним пальцами. "Как-то не по-нашему", - подумала Вера, разглядывая его ухоженные, аккуратно опиленные ногти. В то время, когда она смотрела на чертеж, карандаш превращался в волшебную палочку, а сам Марио - в волшебника, клетушка офиса два на три - в арену цирка, на которой прямо на глазах он превращал женщину во льва.
"Si, si7", - машинально отвечала Вера, а мыслями возвращалась в зрительный зал. Марио манипулировал палочкой, чертил на листе схемы заводских станков. Лев рычал, ревел, но отказывался превращаться обратно в женщину. Вера поддакивала, глядя на бумагу, и вдруг вскрикнула оттого, что ей уже привиделось, что лев кусает Марио за левую ногу.
- Сто пар, - сказал Марио.
- Учу итальянский, - сказала Вера.
- Вы будете нам нужны, - сказал Марио.
- Abaco - капитель, - начала перечислять Вера, загибая пальцы, - abate - поп, abbacare - мечтать, abbacchiato - невеселый, abbacinamento - ослепление, обворожение, введение в заблуждение… и что же еще?
- Наваждение, - подсказал Марио и погладил Веру по руке.
В статье, напечатанной в сельской газете на главной полосе, благословлялся тот незабвенный день, когда Жерардо прибыл в деревню. Снятый в кругу женщин, улыбался он с мутной фотографии. Местная журналистка убеждала читателей в том, что Жерардо привнес в деревню не только свою обаятельную улыбку, но и итальянские капиталовложения, создав так необходимые в деревне рабочие места. Нечего отрицать, растроганно читала я эту статью под названием "Дальновидные планы нашей обувной фабрики". Понадобилась некоторая выдержка, чтоб после полудневных поисков отыскать её, наконец, в библиотечном архиве периодики. Ошибки правописания, надо полагать, относились к невнимательности наборщиков. Непонятно только, почему в статье ничего не говорилось об анализах крови, которую брали на месте и о результатах врачебных осмотров, проводившихся на фабрике. "Сплетни все это, нет никакого вредного клея, - уверяла Вера, - завидуют нам, только и всего".
А вот в абзац про импортированный иностранный капитал я добавила бы: "...а вместе с Марио на черном авто "Альфа-Ромео" в деревню прибыла неутолимая жажда знаний".
Сначала из рук в руки ходил библиотечный словарь Веры Гуйашне. Позже она уже не стала его никому давать, из-за чего со многими сделалась врагами навеки, что, в свою очередь, пошло в ущерб работе. Жаждущим учиться пришлось довольствоваться двумя мини-словарями, да главами из библиотечных итальянских путеводителей на темы "местность, города и люди".
- Scusi8 - проронила Вере уборщица с ведром, когда не смогла разминуться с ней в дверях.
- И ты тоже? - ревниво спросила Вера. - С каких пор?
- С января, как все, - прозвучал ответ.
Около шести недель держалось это коллективное сумасшествие по изучению итальянского. Со времен Бочкаи, за всю четырехсотлетнюю историю деревни, не было ничего похожего, чтобы столько народу одновременно добровольно принялись учить язык. Вера уже и дома мешала итальянские слова с венгерскими, а в еду добавляла итальянские приправы. "Ты что это, духами что ли поливала этот гуляш?" - спросил Гуйяш возмущено и выбросил тарелку во двор. "Убью я этого тапочного короля, - орал он во дворе, - даже если жить мне только до тех пор, все равно убью".
Повальное изучение языка обернулось, однако, негативной стороной для производительности. Привычными стали каждодневные склоки, ссоры. Обретенные знания давали богатую пищу для споров: как нужно правильно произносить то или это, кто сказал, что все дороги ведут в Рим, Olaszorszag9 и Италия - это одна страна или две и так далее. Можно было бы продолжить, но не буду, потому что тут нагрянула новая беда. Инфлюэнца.
Эпидемия с небольшим опозданием, но добралась и до нашей деревни. Марио, который очень боялся заболеть, объявил чрезвычайное положение и уехал на пять дней, оставив производство на Веру.
"Приеду за тобой, когда все кончится", - произнес он ту часто поминаемую фразу, которую бабы, работавшие на фабрике, даже спустя много лет охотно повторяли. Фраза же эта, зная развязку истории, значила примерно следующее: "знай, что вернусь, как только спадет разгар эпидемии".
На другой день Вера обрезала свои доходившие до поясницы волосы. "Теперь не модно длинные, - сказала она парикмахеру, - сделай мне что-нибудь по-современнее".
"По-настоящему же испугались мы тогда, - рассказывала одна заводская, - когда она притащила на работу свои одежки. Так раздавала их, как бесплатный суп". - "Зачем мне столько тряпок на эти пару дней?" - спрашивала Вера.
Однажды в отсутствие Марио было замечено, что Вера ходила на виллу. "Шла она хоронясь, как будто хотела что-то украсть, - вспоминали свидетели, - даже света там не зажгла". Действительно, не включала. Уличные фонари давали хороший свет. На ощупь добралась она до комнаты Марио. Осторожно нажала на ручку, на ключ не было заперто. Вера проскользнула в комнату и упала плашмя на кровать. Под покрывалом она нащупала какой-то твердый предмет. Приподняв ткань, она увидела искусственную ногу с застежками и ремнями. "Левая, - шепнула Вера, - значит лев, это правда".
Позже ей пришлось долго повозиться с кроватью, никак не могла вспомнить, как лежало покрывало, когда она пришла. Стала поправлять, разглаживать, да все не нравилось. На столе валялись итальянские газеты. Она выбрала одну и подошла с ней к окну. Газета раскрылась на какой-то кровати с балдахином. Вера улыбнулась. "Я предчувствовала, предчувствовала, предчувствовала", - бормотала она себе под нос, не заметив выпавшей из газеты открытки.
В отсутствие Марио на фабрике начался хаос. У Веры часто болела голова. В такие моменты она уходила в кабинет, через некоторое время снова появлялась, напевая под нос итальянские шлягеры. Поэтому ничего удивительного не было в том, что украшение на одной из моделей оказалось в перевернутом виде. На верхнюю часть туфлей нужно было нашивать аппликацию из бордовых кожаных полос в форме буквы "W". Напрасно спорили мужики с Верой, она решительно настаивала на том, что букву нужно расположить в перевернутом виде. Так появилась большая "М". "Ни одно имя не начинается с "W", а с "М" - сколько угодно", - аргументировала Вера.
Сто пятьдесят пар пошили с браком. Когда Вера поняла свою ошибку, ей захотелось в землю закопать все эти триста башмаков. Ах, если б она могла это сделать! Тогда не дошло бы дело до вычетов, не обошелся бы ей этот буквенный каприз в семь тысяч форинтов ежемесячно, которые Марио стал вычитать уже из следующей ее зарплаты. Но это было только начало.
Марио, как и обещал, скоро вернулся, привезя с собой парнишку с невинным личиком. "Должно быть, племянник, - подумала Вера, - в итальянских семьях все такие дружные".
- Вероника, - сказал Марио, - отдай, пожалуйста, ключи от виллы.
Веру обуяло хорошее настроение. Напевая, убежала она в раздевалку. Обыскала сумку, карманы, но все было напрасно, ключей нигде не было. Без стука ворвалась она в кабинет Марио. Он сидел на единственном, бывшем здесь стуле, держа на коленях мальчишку.
- Запропастились куда-то, - сказала Вера, чихая и слегка дрожа.
- Вероника, - сказал Марио, - ты больна, иди домой, отдохни.
- Уж и работать мне не дает, - усмехнулась Вера и, пошатываясь вышла из дверей.
Две недели провалялась она дома с температурой. На ладонях выступили красные пятна.
- Это все от жара, клей здесь ни при чем, - повторяла она без конца Гуйяшу.
- Все равно прибью этого тапочного короля, - обещал Гуйяш.
В бреду Вера видела себя в бутике "Чао". Продавщицы в магазине не было, никто не мешал ей перебирать и примерять самые красивые новые туфли. Ни одни не подходили ей, но все же она прихватила с собой одну пару. Опустила в сумку, а когда снова достала, то увидела, что туфли-то из той пресловутой бракованной партии, да к тому же обе на левую ногу.
За две недели два раза проведали Веру товарки с работы. Приносили ей гостинцы - варенье и апельсины. "Меня в гробу не хороните, лучше кремировать, - поясняла Вера, облизывая ложку от варенья. - Не хочу, чтоб по мне черви ползали". Чуть ли не на коленях умоляли ее коллеги, чтобы она бросила работу, - она никого не хотела слушать. В марте Вера выздоровела. Когда она получила свою урезанную зарплату, на лице ее заиграла растерянная улыбка. "Вот он какой, - подумала Вера, - настоящий мужчина, до последнего хочет оставаться справедливым". Не дошло до нее даже тогда, когда она увидела, что ее привычное рабочее место занято новой работницей, ей же достался какой-то бесхозный запасной станок. Теперь она сидела спиной ко всем. "Ничего, ничего, надо просто посмеяться", - бормотала она, пялясь на стену, и пробовала улыбнуться. Так тянулось до обеда, потом станок сломался. Заменили на другой, еще худший. Работа не двигалась. И половины того не успела, что делал самый медлительный рабочий. Странным стал её голос. Когда приходилось заговаривать, то она дышала, как будто запыхалась, и произносила слова чужим пугающим фальцетом. "Очень не шел ей этот новый голос", - вспоминала одна из ее напарниц. Через несколько дней Марио пригласил ее к себе. Вера трижды постучала в двери и королевской походкой вошла в кабинет.
- Вероника, - сказал Марио, - ты же знаешь, у нас в Италии имеет значение только tempo10. Если нет tempo, будет другой, кто tempo.
- Да могу я, - сказала Вера, - могу я tempo, - и покосилась на Марио.
Пятнадцатого марта наступила такая жара, что пришлось распахнуть все окна. Вера сидела у открытого окна, наблюдая за воробьями, которые купались в дорожной выбоине. На заборе сидела толстая фабричная кошка, она точила когти и противно облизывалась. Вера встала и подошла к крайнему окну, совсем близко к воробьям. "Киш, киш, ну, летите отсюда, да побыстрее", - закричала на них Вера. Когда она возвращалась на место, то заметила в проходе племянника Марио. Он что-то волок в руках.
"Твой стул забрал, - шепнула ей одна из соседок. - До каких пор будешь давать ему издеваться над собой, ты что, ничего не замечаешь?" - "До каких пор?" - машинально переспросила Вера. В это же время какой-то внутренний подленький, заискивающий голос нашептывал ей: "Да будет тебе, Вера, куда может деться твой стул, кому он нужен? Как же она будет работать без него? Нет, стул ей положен. Как норма и зарплата". - "Как норма и зарплата, как норма и зарплата", - насмешливо звенели воробьиные голоса. Вера ускорила шаги, почти побежала в цех. Стула, действительно, не было на месте. Она схватила шило, валявшееся тут же, и устремилась за мальчиком.
- Куда несешь? - спросила она, вернее, хотела спросить, да не могла вымолвить ни слова.
- Марио попросил, Марио попросил, тебя уволили, тебя уволили, - оглушительно чирикали воробьи.
Когда Вера ворвалась в кабинет, кошка как раз закончила свои приготовления. Марио стоял у открытого окна. Он наслаждался чудесным теплым, весенним днем и наблюдал за кошкой, которой посчастливилось поймать воробья.
- Работник, что давал сигнал сирены на обед, рухнул наземь от увиденного прямо под часами, до двух оставалось несколько минут, - говорил первый свидетель в суде.
- Включенная сирена визжала, как голодный поросенок, нужно было побыстрее стащить его оттуда, пока вся деревня не переполошилась, - рассказывал второй.
- Какой грязной стала от крови его белая водолазка! - ужасался третий.
- Все воробьи улетели, все, кроме одного, - сказала Вера, когда ей предоставили слово в свою защиту, - клянусь, все, кроме одного.
2 - Время (итал.)
3 - Доброе утро (итал.)
4 - Смесь из итальянского lavorare - "работать" и венгерского окончания для глаголов неопределенной формы -ni.
5 - Велосипед (итал.)
6 - Велосипед (венг.)
7 - Да, да (итал.)
8 - Извините! (итал.)
9 - Италия (венг.)
10 - Время, темп (итал.)
Halász Margit „Méz és szurok”
Перевод мой, Ирина БУДАХАЗИ.
